Знаю, что даже если решусь подпустить мужа ближе, наша дальнейшая жизнь будет отравлена тягостным ожиданием — моего окончательного прощения и его очередной измены. И сколько бы мы ни делали вид, что сумели переступить через это предательство, каждый раз, когда он будет задерживаться на работе, память услужливо станет воскрешать не самую приятную картину — Яна, развалившаяся на его столе, и он, яростно вколачивающийся в стройное женское тело. О том, что за их спинами десятки, а то и сотни таких «ночей» лучше, вообще, не думать…

— Лиза, — заставляет меня вернуться на землю мужской голос, и одновременно с тем, как приправленный хрипотцой баритон долетает до моих ушей, то место, где шершавые пальцы касаются кожи, начинает пылать.

Мне бы сейчас на улицу, чтобы тяжелый воздух сменился зимней прохладой, чтобы рука не горела, словно я сунула ее в костер, а постепенно отходила под спасительным холодом тающих на запястье снежинок…

— Я все исправлю. Сделаю все, чтобы ты была счастлива со мной…

— Один раз ты уже попытался, — опять эта обида, против воли вырывающаяся их горла сдавленным всхлипом. Я ведь клялась, самой себе обещала, что не позволю себе слез в его присутствии!

А Игорь уже хватается за эту незримую соломинку — неспешно ведет подушечкой большого пальца по моей скуле, смахивая влагу, и наверняка не подозревает, как нестерпимо мне хочется улечься щекой в эту большую ладонь, чтобы ластиться, подобно кошке, истосковавшейся по хозяину, впитывая в себя хорошо знакомый запах, тепло и нежность. Хочется вопреки всему. Вопреки каждой мысли, что только что крутилась в голове… Одно мимолетное прикосновение и я вновь не принадлежу себе.

— Знаю. И больше никогда не допущу подобного. Мне… — обрывается на полуслове, и щеку мою будто сковывает ледяной коркой, когда он отступает на шаг, и растерянно потирая шею, отворачивается, тут же натыкаясь глазами на стену, где развешаны наши свадебные фото.

— Не знаю я, что сказать. Я тебя обманул, и если скажу, что она для меня ничего не значила, это станет очередной ложью. А врать тебе больше я не хочу.

Не понимаю, как меня еще держат ноги, ведь это признание подобно выстрелу в грудь. Мне бы упасть, зажать кровоточащую рану трясущимися пальцами и молить о пощаде, но я все так же стою, не отводя взора от этого мужчины.

— Я тебя не ценил, Лиза. Даже мысли не допускал, что когда-то смогу тебя потерять, а теперь не знаю, куда деваться: просыпаюсь с мыслями о том, что обидел единственного человека, ради которого мне хотелось меняться, и с ними же засыпаю. Я так дико скучаю по тебе, что скоро начну выть в голос, сидя в той чертовой квартире…

Он вновь подходит ближе, вновь тянется к моим рукам, но, когда остается всего лишь несколько сантиметров, опускает свои, позволяя им плетями повиснуть по швам. Я замираю и, кажется, не дышу — лишь раз он вставал передо мной на колени.

— Прости. Если нужно, я буду как попугай молить тебя о прощении, — упирается лбом в мой плоский живот, и устраивает пальцы на моей талии. — Мне больше никто не нужен, Лизка. Без вас моя жизнь потеряет смысл… Что хочешь проси, я на все готов, лишь бы вернуть тебя. Лишь бы не сидеть на том проклятом кресле и не видеть, как ты поглядываешь на часы, ожидая, когда же я, наконец, уйду. Я осознал, — поднимает голову, смотрит мне прямо в глаза, и мне отчего-то не хочется разуверять себя, что блестят они вовсе не от яркого света ламп, — только не прогоняй. Не умею я любить так, как это делают нормальные люди, но если ты только позволишь, я обещаю, что научусь. Начнем сначала и я докажу, что, кроме тебя, мне не нужна ни одна женщина.

— А Яна? — шепотом, почти беззвучно, ведь сил не хватает даже на то, чтобы произнести вопрос громче.

— С ней покончено. Навсегда.

— Я бы его не простила, — Лиза смотрит куда-то в сторону, туда, где забитые зрителями ряды, пестреют смелыми платьями, скучными цветастыми блузами и отутюженными мужскими рубашками.

Они лишь часть декораций, и, возможно, поэтому концентрироваться на них проще, чем раз за разом наблюдать ужимки известного телеведущего. Ведет головой, словно выбрасывает из нее лишнее, и машинально разминает пальцы, ногти которых тронуты бесцветным лаком.

— Но Эвелина права — Игорь был очень заботлив. Он часто звонил, приезжал ко мне каждый вечер, и постоянно каялся… Это подкупало, но… В общем, забыть такое не так-то просто.

— И когда же вы все-таки сдались?

— Наверное, когда заболел мой отец. Я только узнала, что ношу двойню, когда папу свалил инсульт, — знаю, что ей больно вспоминать ту часть своей жизни, поэтому неосознанно напрягаюсь, до скрежета сжимая зубы. — Я была к этому не готова. Напугана и совершенно не понимала, что делать, а Игорь стал тем, кто подарил нашей семье надежду.

Помню, как жена не спала у постели Бориса, беззвучно, одними губами, призывая его открыть глаза; как ее мать вливала в себя литры кофе, едва ли не каждый час донимая врача вопросами. Помню ту тишину, что никто из нас не нарушал, предпочитая никого не пускать в свои сокровенные мысли. И тот день, когда бледная от переживаний и недосыпа супруга, больше не могла сдерживать подступающий к горлу ком, тоже отлично помню.

Наверное, именно тогда я осознал всю глубину чувств, что испытывал к этой женщине: с шумом выпустил воздух из легких, когда жена, позабыв обо всем, что стояло между нами незримой преградой, бросилась в мои объятья, спрятала лицо на моей груди, и рыдала в голос, позволяя гладить себя по волосам. Никогда прежде так не дрожал, скользя ладонью по ее спутавшимся прядям … Чувствовал, как кровь закипает в венах от ее близости, как каждая клетка возвращается к жизни, как где-то там, глубоко внутри, оживает моя душа. По ней тосковало вовсе не тело, по ней тосковало сердце и в ту самую секунду оно так яростно к ней стремилось, что к почти осязаемому страху потери, уже витающему в воздухе палаты примешался мой — страх, что стоит ей отступить и бешеный стук в моей груди навсегда оборвется.

ГЛАВА 30

Лиза

— Было страшно, — столько времени прошло, а стоит сейчас приоткрыть дверь в воспоминания о том страшном периоде, как тело молниеносно дает реакцию: внизу живота поселяется ноющее беспокойство, и наспех проглоченная перед эфиром еда грозится открыть миру мою главную тайну — жена богатейшего бизнесмена страны на ужин довольствовалась акционными пельменями, щедро смазанными майонезом; пальцы лихорадочно сжимают трикотаж платья, желая скрыть от посторонних печальный факт — в последнее время, дрожь их не оставляет; а спину мою словно ледяным ветром обдуло, и теперь организм спасает себя, насылая волны жара, оставляющего липкие капли пота на позвоночнике…

— Давать отношениям второй шанс в разы труднее, чем создавать что-то новое, ведь теперь в памяти слишком много плохого, которое по щелчку пальцев из головы не выкинешь.

— Но Игорь старался? — Филипп поправляет очки в ярко-синей оправе и еле заметно шевелит носком начищенной туфли.

Наверное, только я замечаю это нервное подергивание, ведь никому, кроме меня, не приходит в голову избегать камер. Напротив, только и ждут, когда же наступит их звездный час. Даже моя свекровь, за многолетнюю карьеру щедро обласканная объективами, не забывает держать лицо, после чего ей наверняка придется ни один час растирать перед зеркалом затекшие мышцы.

— Да, — нет смысла тянуть, поэтому все-таки признаю очевидное — в своем стремление заслужить прощение он был хорош. Смотрелся вполне гармонично в роли заботливого супруга и терпеливого отца, с завидным спокойствием воспринимающего детские капризы.

— Вы что-то спрашивали о любви? — гляжу с вызовом в черного монстра, с трудом скрывающего за своей хитроумной конструкцией щуплого оператора, и, выдохнув, отвечаю:

— Порою мне казалось, что это она и есть. Самая настоящая, — выстраданная, та, которой я сумела дождаться, пройдя свой путь через опасные джунгли семейной жизни. — И именно это помогло нам вновь сблизиться: я изо всех сил старалась отгонять от себя мысли о его любовнице, он делал все, чтобы ненароком не разбередить мои еще свежие раны.